двери стальные с запорами на четыре стороны, пультовая сигнализация. Здоровенный кобель для страховки… Куда там! Грабители выбрали удачное время: ветер, дождь, крыши громыхают, лишних глаз минимум. Сигнализацию замкнули, кобелю привели течную сучку… Добра вынесли, видно, порядочно, да не буржуйское добро жалко. Соседняя старушка пострадала ни за что: услышала шум, высунулась…

— Коваженов, тут из Дома ребенка второй раз звонят, девчонку подбросили, — оторвался от газеты дежурный. — Придется поехать.

— Дай отдышаться. Чайку бы плеснул, что ли.

— В детдоме угостят. Девки там интересные, — хохотнул дежурный, но термос открыл, и в дежурке свежо пахнуло настоем чабреца.

В приморском поселке Дом ребенка был учреждением известным. Располагались сиротки в старинном модерновом особняке с большими фигурными окнами. По причине близости к морю — через парк рукой подать! — его не раз пытались приватизировать, а детей согнать куда-нибудь в полумертвый поселок на севере Крыма: промышленность там встала, народ разъехался, пустых помещений — пруд пруди.

Главный врач с трудом отбилась, выхлопотала для родного учреждения республиканский статус. Стало спокойнее, зато зарплата стала запаздывать: из начальственного далека нужды маленького коллектива казались микроскопическими…

Милицейский «бобик» осторожно пробирался по кривым улочкам, звук мотора метался меж высоких облезлых дувалов. Ворота детдома были открыты; цепной пес бросился к машине, усиленно изображая бдительность.

— Каштан, место! — прикрикнули с крыльца. Струйка желтого света выплеснулась на асфальт.

Несмотря на происшествие, в Доме ребенка было спокойно. Милицию провели в карантинную группу. Воспитательница встала, держа на руках закутанного в одеяльце ребенка. Гости уселись на хрупкие детские стульчики, женщина выпростала подкидыша. «Да, замарашка еще та! Что ж ее не умыли?» — недоуменно подумал капитан, но потом решил, что смысла нет: платьице серо от грязи, надето наизнанку, на ногах стоптанные пляжные тапочки, русые волосенки свалялись, — видно, под дождем побывала. В полусонных глазах девочки — ни испуга, ни любопытства, только усталая покорность.

— Что ж, будем писать протокол, — расстегнул планшет капитан. — Меня Петром кличут, а вас? Вы сестра?

— Анна Сергеевна я, — ответила женщина мягким грудным голосом. — Воспитатель карантинной группы.

Капитан поднял глаза и увидел, что под белым, маскирующем внешность халатом скрывается довольно ладная, без излишеств, фигура; лицо широкое, без косметики; глаза спокойные, смотрят с некоторым смущением, но без вызова, присущего многим курортным дамам среднего возраста. Молодой офицер приметил, что его высокая фигура, открытое загорелое лицо заставляли женщин сгруппироваться, занять позицию, что ли… вызвать огонь на себя… Впрочем, это нюансы. Время позднее. Пора за дело.

— Долго же вы ехали, — с укором сказала воспитательница.

— Что поделаешь: убийство. Пока бумаги оформишь…

— Опять убийство! — вскинулась Анна Сергеевна. — Сколько можно!

Курортная общественность была переполнена слухами о серии убийств, — да таких странных! Двух женщин зарезали прямо на улице, но ограбить не ограбили, а жизни лишили. Оказалось, в деле замешан… адвокат! Женщины были его клиентками, оформляли продажу квартир. Видно, деньги через его руки шли — не устоял адвокат перед соблазном…

— Как звать тебя, девочка? — изобразив улыбку, спросил капитан. Девочка поджала губы и уставилась в угол. — Ты разговаривать-то умеешь?

— Научим, — усмехнулась воспитательница. Пока офицер заполнял формальную часть протокола, девочка повернулась к воспитательнице и отчетливо проговорила:

— Мама, мне холодно.

— Э? — недоуменно вскинулся капитан.

— Не мама, а тетя, — наставительно сказала Анна Сергеевна и повернулась к милиционеру: — Они все нас мамами кличут.

«Странно, однако», — подумал Коваженов и заметил, что воспитательница отвела глаза.

— А как наш Маугли поживает? — встрял в разговор сержант-водитель. — Помните, в туалете нашли?

— Как не помнить! Он у меня на карантине был, — поспешно откликнулась Анна Сергеевна, будто обрадовалась возможности переменить тему. Случай с «Маугли» действительно был из ряда вон. Никаких намеков — как зовут мальчонку, кто родители, откуда родом? Кое-как отмыли, взялись кормить. Полный аутизм. Дали печенье — не берет. Размочили, кое-как с ложечки покормили… А ведь парнишке-то не меньше трех лет!

Охотно, с подробностями, которые обычно схватывают и помнят только женщины, Анна Сергеевна рассказывала историю приручения волчонка.

— Другие дети скулят — на ручки просятся, любят, чтобы приласкали, а этот сидит, не улыбнется. Улыбаться не умел! Довели ребенка… Ну, стала я ему конфеты из дома приносить… Разговариваю, песенки пою, а ему хоть бы что. Недели три прошло, пока дело стронулось. Как-то вечером — часов одиннадцать было, — пошла в соседнюю комнату, электроплитку включила…

— Не поздновато ли ужинать? — ухмыльнулся водитель.

— Да нет. У нас три режима питания: у грудных — один, у ползунков — другой, у детей постарше — третий. Грудных семь раз в сутки кормим.

— Ну, и что?

— Стою, кашку завариваю и чувствую затылком: кто-то смотрит. Ванечка — волчонка Ваней назвали, — Ванечка стоит в кроватке, смотрит на меня и улыбается… Отошел наконец от сортирной-то жизни!

Анна Сергеевна затуманилась; видно, что-то дорогое всколыхнулось, пока рассказывала историю Маугли.

— Мы ведь им как матери. Настоящие-то позабыли про детей, у чапков вьются, как мухи навозные.

На минуту зависла пауза… Призадумались о бедственном положении народа, распавшегося на миллионы голодных ртов. Пока политики делили власть и собственность, выросло целое поколение, лишенное любви и заботы. Родители маялись на толчках, парились в переполненных поездах, кряхтели под неподъемными тюками… Учителя, врачи, музыканты, работяги с разворованных строек… Пенсионеры, постукивая клюкой, обходили мусорки: авось бутылка попадется, недоеденный кусок… Кто-то наладился играть в переходах, у дворцов южнобережных; сердобольные немецкие старушки в букольках, благостно улыбаясь, бросали монетки в раскрытый футляр: «Bitteschon… Dankeschon!» Кто-то спился с круга и толкался у забегаловок, клянча на стакан бормотухи. По утрам в скверах — еще и шести нет! — уже гудеж! Пузырьки булькают. Пьяная бормотня. Пьют, жрут, гадят. Окурки швыряют. Сушь страшная — того гляди парк спалят! А дети? Малышня допоздна носится по улицам, костры жгут, взрывпакеты бросают, или как их там — петарды… Разговаривать разучились — сплошной ор и мат. Чего от них ждать?

Недавно, вспомнила Анна Сергеевна, сосед купил новую машину, беленькую «семерку». Налюбовался и поставил у подъезда, окно оставил приоткрытым, чтоб машина от жары не раскалилась. И что? Два пятилетних (!) пацана забрались внутрь, выдрали магнитолу, свинтили фары… Поиграли и бросили магнитолу — в кусты, фары — в подвал. Стали искать: кто? Как поверить, что машину изуродовали мальцы? Бабушка сопливого взломщика только что садовый участок продала. Пришлось выложить денежки за шалости внука.

— Я думаю, все впереди, — жестко усмехнулся капитан. — Сейчас у мальцов сопли, как макароны, а вот войдут в силу… Выйдут в люди — бизнес, политика, армия… Поплачет ридна матка Украина. Обидно! На те же грабли наступаем!

Сознательная жизнь капитана Коваженова началась